Группы Осторожный оптимизм

Вчера в 21:13

на сайт, и вы сможете вступить в группу.

Немецкий мальчик

Он сидел безучастно под стеной лазарета – прозрачный до пугающей синевы пленный немецкий мальчик. Его руки, тонкие как веточки ивы, лежали без сил на земле, а от шеи осталась лишь нить, и эта нить не могла держать его белобрысую голову – голова безжизненно свисала, упираясь подбородком в тщедушную грудь, прикрытую драной курточкой-френч. Чистое вафельное полотенце, повязанное на шее вместо кашне – почему-то именно оно больше всего поразило Тамару в этой картине. Тамара оставила ведро с водой у колодца и подошла к нему.

– Эй, мальчик! Мальчик, ты живой?

Никакой реакции.

Тамара легонько потрясла его за плечо, золотистая голова мальчика безвольно забилась. Его веки задрожали. По всему было видно – не жилец. У Тамары оборвалось сердце.

Во время войны муж Тамары служил в понтонных войсках. С приходом победы понтонные переправы утратили свою надобность и его отправили на Донбасс в качестве начальника лагеря для военнопленных. Жена и двое детей отправились с ним. Их поселили в здании, где с одной стороны заседала администрация, а с другой выделялись комнаты для семей военных.

Пленные немцы работали на шахтах. Среди них были и те, кто попал в плен в последние дни войны – подростки 13-15 лет, старики… Ввиду острого недостатка солдат, Гитлер бросал в окопы всех подряд, даже по сути детей, которые никогда не держали в руках винтовки.

Тамара отворила скрипучую дверь лазарета и прошла в кабинет старого фельдшера.

– Иван Никифорович… Там у вас мальчик под стеной сидит: худющий такой, прозрачный, из пленных. Кажется, он болен.

Фельдшер поднял голову от бумаг и усталым движением снял с носа пенсне, и принялся протирать их платком.

– Понял о ком вы. У него дистрофия, острая диарея не проходит, помрёт скоро.

– Но он же ребёнок!

– А что мы сделаем? Воевал? Воевал. Значит, немецкий солдат. Пленный. Враг.

– Но вы же занимаетесь лечением пленных.

– Ему уход нужен. Постельный режим, отслеживание состояния… Кто будет этим заниматься? Я один на всех. Да и запущен он сильно. К тому же это враг, повторяю. Фашист. Его папка, возможно, десяток наших детей погубил, не моргнув и глазом, а мы будем за его жизнь бороться? В плену выживает сильнейший, не велика потеря, если помрёт.

Выходя из лазарета, Тамара ещё раз взглянула на мальчика. Он так и сидел, не сменив позиции. Тамара не могла смотреть на него глазами победителя. В первую очередь она была матерью. Перед ней сидел, умирая, не враг, не фашист, не немец… На её глазах в страданиях угасал ребёнок.

И Тамара кинулась его спасать. Она отнесла вёдра с водой на кухню и направилась к мужу.

– Саша, позволь мне выходить пленного мальчика, он умирает от диареи, дистрофия, кости одни… Ты же знаешь, как мне тяжело одной по хозяйству, а он, если выживет, хоть мне помогать станет, на шахте толку от него всё равно уже не будет. А ещё он сможет выучить немецкому наших девочек – для них полезно будет такое развитие.

Александр пронзительно посмотрел на жену. Она стояла перед ним, как школьница, мяла юбку, а в глазах её сострадание и боль.

– Хорошо.

– Хорошо? Правда?

– Да. Приготовь для него где-нибудь место, я велю ребятам перенести его. Только не в наших комнатах.

– Спасибо, Саш! – обрадовалась Тамара.

– Ну, иди.

В пристройке, которая служила чем-то вроде котельной, Тамара соорудила подобие топчана и солдаты перенесли туда немецкого мальчика. Она стала кормить его так, как когда-то вскармливала своих годовалых детей – протертым, по ложечке. Сам мальчик был до того слаб, что не мог ни поднять руки, ни вымолвить слова. Тамара отваривала для него на воде рис, картофель, манку… и перетирала их до состояния жидкого пюре. Также по ложечке вводила и рыбу. В ту пору как раз поспели у местных груши и Тамара готовила из них кисель. А ещё она с дочерьми разыскивала по лугам лечебные травы, которые во время эвакуации ей советовала одна бабушка – младшая дочь в те месяцы прошла через жестокий понос, так что опыт по спасению был. “Вот, видишь, синенькие растут на длинных палках? Это цикорий. Нарви цветков и заваривай. Ещё зверобой хорош, корень конского щавеля, отвар дубовой коры тоже приветствуется…” – вспоминала слова старушки Тамара.

Мальчик стал оживать, заговорил на ломаном русском. Сказал, что его зовут Ганс и что ему исполнилось пятнадцать лет уже в плену. Его бросили в окопы напоследок со стариками, в последний месяц войны. Ему не объясняли зачем он там, его не учили стрелять, да он и не успел ни разу выстрелить – так получилось, что он сразу сдался в плен вместе со стариками.

– А твоя семья? Что с ними? Где они?

Ганс объяснил, что его семья была цирковая, далёкая от политики и войны. Его родители работали в бродячем цирке, а сам Ганс был при них помощником и учился делать акробатические трюки, даже успел придумать свои номера и повыступать. Где сейчас родители Ганс не знал.

– А откуда русский знаешь?

– Мой дедушка был наполовину русским. Сначала я ругаться научился по-русски, как он: “эх, твою мать!” “растудыть его в…!”. – Ганс артистично потрясал в воздухе щупленьким кулачком. – Дедушка увидел во мне талант и мы начали заниматься.

Тамара тоже ему кое-что о себе рассказывала.

– А вы местные? – спрашивал Ганс. – Всегда здесь жили?

– Я уже и не знаю какие мы, – с грустной улыбкой отвечала Тамара, поглаживая белые волосы мальчика, на которых плясали отсветы печи, – мой муж военный и жили мы сначала на Севере, там дочки родились. Когда к Советскому Союзу присоединилась Молдавия, мужа направили туда, мы с девочками стали жить в Кишинёве, а он ездил на военные учения в лагеря. Я до последнего не верила, что Гитлер на нас нападёт. Уже гул самолётов над городом, уже грузовики, забитые людьми, на вокзал едут, а я всё сижу… Ну, тебе это не интересно.

– Интересно, интересно! Расскажите!

– Спать пора, Ганс, ты устал.

– Тамара, вы сказочная фея моей жизни, – льнул Ганс щекой к её руке. – Расскажите же мне на ночь самую удивительную историю из своей жизни – ту, которую вы потом, по прошествии лет, будете рассказывать своим внукам, а они – своим.

– Да, мама, расскажи! – просили и дочери, которые всегда крутились рядом с мамой и обворожительным Гансом.

– Вы, девочки, и так её знаете. Она случилась с нами в поезде во время эвакуации. Ничто меня так не удивляет в этой жизни, как люди: одни прячут за маской добродетели истинных чудовищ, другие – сами с виду чудовища – совершают хорошие поступки.

– Ах, я поняла о ком ты! – сказала старшая дочь Юлия.

– Так вот в продолжение… – начала Тамара, – мы тоже решили эвакуироваться из Кишинёва. В спешке. В грохоте и ужасе войны. Самое необходимое, что мы, как оказалось, взяли в дорогу – это швейная машинка, мешочек чёрных сухарей и железный горшок. Нам повезло – достался пассажирский поезд, не товарняк. Но он был переполнен. Когда мы вошли, то мест уже не было и нам пришлось разместиться в проходе, на полу. Возле нас, отгородив простыней подобие купе, ехало семейство из четырёх человек. В свой закут они никого не пускали и старательно прикрывались этой простынью. Отец семейства был солидным, дородным мужчиной, у него были жадные и колючие глаза. Они ехали с подушками, одеялами, кучей сумок и корзин, а мы считай без ничего, как и все остальные. Когда они начинали доставать свои харчи, то на весь вагон издевательски вкусно пахло домашней колбасой, соленьями и выпечкой… Дети, чуя запахи, так жалобно смотрели на своих мам… А мамы размачивали в воде свои сухари и делились с теми, у кого вообще ничего не было.

На одной станции в вагон запрыгнула пугающая публика – наколки, бушлаты, жаргон – явно только из тюрьмы. Как серые тени прошмыгнули они в наш вагон, а один, чернявый, не русский, а чисто урка, споткнулся о наш детский горшок. Каааак зыркнет на меня! Я подумала, что всё – пропали мы. А он зырк на меня, потом на простынь… И сдёрнул одним махом ту простынку!

Юля, перебивая мать, продолжила:

– А там эти прожорливые сидят, подушки к животам прижали и смотрят ошалело! Как он им сказал, мам?

– У этого товарища глаза загорелись! Говорит:

“От оно как! А не жирно ли вам, товарищи куркули, здесь вчетвером будет?”

Семейство и опомниться не успело, как чернявый перекинул их всех на одну полку, потом подхватил меня с дочками и ещё одну маму с детками. Рассадил нас и сам сел рядом. По столу стучит пальцами, хитро поглядывает, а то семейство даже дышать перестало.

“Далеко путь держишь, мать?” – спросил у меня.

“В Среднюю Азию, – говорю, – у нас там родня”.

“Далёк твой путь! А с богатством хорошим едешь!” – кивнул он на горшок, а потом на детей.

“Девчонок чем кормить будешь?”

“Как Бог даст!”

“Много дал пока?” – хмыкнул мужчинка.

“Сухарей мешочек”.

“Хорош твой Бог!” – засмеялся чернявый и обратился к перепуганным хозяевам бывшего купе: -“Я щас вернусь, чтоб тихо было!”

Вскоре он вернулся – принёс завернутый в газету картофель в мундире и консервы. Высыпал всё перед нами:

“Кормите деток и сами ешьте! Я тут рядом буду, если обидят – приду, с поезда выброшу” – сказал он оцепеневшим соседям. Он подмигнул мне и шепнул: “Держись, мать, удачи тебе!”

Больше я его никогда не видела, но соседи наши надолго остались под впечатлением – если доставали свои продукты и видели какими глазами смотрят на это наши дети, то предлагали отведать. Видно, не хотели, чтобы чернявый вернулся и выбросил их из поезда.

– И таким образом вы благополучно добрались до Азии, да? – спросил Ганс.

– О, нет! Долго-долго мы добирались до Азии! И под бомбёжки попадали не раз, и бежала я за вагоном около пятидесяти километров, когда выскочила на станции что-то купить-обменять… Наверное, месяц ехали мы.

– Мне понравилась история с чёрным! Хороший человек. – сказал Ганс.

– С чернявым, – поправила его Тамара, – да… с тех пор я стараюсь не встречать по одёжке.

– Знайте же, Тамара, у меня тоже есть удивительная история и вы – её главный герой. Я буду рассказывать своим детям и внукам именно о вас, – улыбался Ганс своей светлой, лёгкой улыбкой.

Ганс в принципе оказался весёлым и улыбчивым мальчиком. Окончательно поправившись, он сделался первым помощником для Тамары: и быстрым, и ловким, и аккуратным. Он любил развлекать лагерных потешными песнями и кувыркался в воздухе, как акробат, и казалось тогда Тамаре, что солнце светит как-то теплее, ветер дует нежнее и вообще только радость у них впереди и покой – таким позитивом Ганс умел зарядить всех вокруг. Но только одной Тамаре Ганс прислуживал недолго – вскоре его обязали быть уборщиком и истопником во всех лагерных зданиях. Целыми днями бегал Ганс, как заведённый, по территории лагеря, а если вдруг видел, что старшая дочь Тамары несёт от колодца ведро воды, то всё бросал и бежал к ней отнимать ведро. Забранные вёдра он приносил Тамаре и говорил серьёзно, но с улыбкой:

– У Юли детки будут, ей вёдра нельзя таскать!

Тамара нравилась ему по-ребячьи. Завидев её с девочками, он всегда начинал петь, пританцовывая, одну из весёлых немецких песен с малопонятным для нас смыслом: “Юлия, Юлия, Юлия – Виктория!” А ещё мальчик Ганс чудесно играл на губной гармошке.

Так кто же он? Враг? Фашист, достойный лишь смерти? А может быть это только худенький немецкий мальчик на чужой земле, заброшенный сюда волею судеб? Для Тамары он был последним. “Мой худенький немецкий рыцарь” – так она будет вспоминать о нём и так о нём будут думать Тамарины внуки.

Ганс прекрасно научил Тамариных дочек говорить и писать по-немецки. Впоследствии, благодаря этому, младшая дочь Тамары с лёгкостью поступила на иностранные языки в институт.

А потом пленных немцев отправляли на родину. И Ганс тоже уехал – его отправили на подконтрольные американцам территории… ни Тамара, ни её дочки, никто не смог узнать хоть что-нибудь о его дальнейшей судьбе. На прощание он подарил Тамаре свою единственную ценность – пепельницу своего отца в виде подковы, на дне которой было выпуклое изображение лошади, осёдланной жокеем. Этот жокей очень маленький, намного меньше, чем лошадь… И летит маленький наездник сквозь время, года и пространство. Тамара смотрит на него и ей кажется, что этот жокей, как и Ганс, как и память о нём, оставляет позади себя всё тёмное: и войны, и жестокость, и зло… Рядом с ним, рука об руку, только настоящие, непреходящие ценности – доброта и человеческое благородство, на которых, хвала небесам, ещё есть у нас силы держаться.

Дзен. Пойдем со мной

Уважаемые читатели, предлагаем Вам подписаться на наш телеграм канал. Там Вы найдёте еще больше интересных рассказов: