Я ждала и боялась этого дня.

в субботу утром 23 сентября позвонила мама и сказала: “Всё, баба умерла…”

это должно было произойти рано или поздно. она болела. и я всё равно благодарна врачам-онкологам, которые согласились оперировать ее в возрасте 87 лет и подарили нам еще почти полтора года общения и жизни рядом с нашей бабушкой.

Она прожила тяжелую жизнь. Родилась в Поволжье (Чувашия) в 1928 году. Отец ее, мой прадед Прокопий, умер рано, она, наверное, его толком и не помнила, моя прабабушка Наталья осталась одна с пятью детьми – Клавдия, Федора (моя бабушка), Яков, Анна и Иннокентий. в Поволжье начался голод. Кто бы как ни хвалил советскую власть, а семья моей бабушки в полной мере ощутила всю ее гуманность и справедливость. Были налоги, и практически все, что давало скромное прабабушкино хозяйство – яйца, молоко, овощи с поля (огорода) – практически до нуля отдавали в колхоз.

“Овец мы не держали, но обязаны были раз в год сдавать шкуру овцы, – говорила баба. – И шкуру приходилось покупать. Кобыла наша почти все время работала в колхозе, а кормить нам ее нужно было самим”.

Бабушка рассказывала, что умер маленький Инька, а старшие (она и баба Клава) вынуждены были работать и просить милостыню. И вот моя прабабушка Наталья приняла, наверное, очень тяжелое для себя решение – отдать одного ребенка “людям”. Клавдия была старшая, помогала с детьми и по хозяйству, Аня и Яша – совсем малыши, и баба Наталья, наверное, их жалела, выбор пал на мою бабушку. Её решили отдать мельнику на работы в чужую деревню. Отводить девочку баба Наталья не решилась, и повела ее сестра Клава.
“Идем, там килОметров 7 до деревни, пешком, у меня котомка с пожитками, – рассказывала бабушка. – Ревём обе. А Клава говорит: “Ты не реви, живи, хоть сытая будешь!”. А я к маме хотела. Ребёнок же”.

Прожила моя бабушка на мельнице что-то около недели, а потом собралась и ночью сбежала. Пришла в родную деревню под утро.
“Мама, как увидела меня, выхватила из забора хворостину и всю ее об мене исхлестала, – бабушка всегда плакала, когда рассказывала об этом. – А я только говорю: “Мама, не бей мене, я по людям пойду милостыню просить буду”. Обула я дырявые лаптёшки, взяла сумочку и пошла по деревне у людей сухари просить”…

В школе бабушка доучилась до 4 класса, немного научилась писать и считать. Рассказывала, как разминали березовую берестинку руками, разглаживали, макали палочку в грязь и учились писать: “Шибко хотели учиться”.

Несмотря на то, что бОльшую часть жизни бабушка прожила в Омской области, у нее сохранился поволжский выговор, а иногда с бабой Клавой они говорили по-чувашски. Я помню эти ранние утра в деревне, когда трещит огромная русская печка и пахнет ароматными шанежками с творогом, а на кухне мои бабушки возятся с тестом и тихонько общаются на языке своего детства. При этом, казалось, что они стесняются чувашского, что ли… Потому что когда кто-то из нас просыпался, они сразу переходили на русский, и при нас я не помню, чтобы говорили между собой на чувашском языке.
Так вот… в конце 30-х годов, примерно 1937-38 годы, жить в Поволжье стало совсем невыносимо, и вся семья оказалась в Сибири. На моей памяти, как бабушка говорила, дом бросили, а всё хозяйство – коня, коров, кур, вплоть до телеги и огородного инвентаря передали в безвозмездное пользование колхозу.
В Омской области оказались, как говорила бабушка, в Урмане. Большеуковский район, деревня Листвяги.Приехали мы, было холодно, за дорогу все обезножили (потеряли способность ходить, видимо был такой авитаминоз и потеря сил вообще в принципе), – вспоминала бабушка. – Волосы у всех были длинные, у девчонок, обовшивились. И вот один дядька отпаивал нас шиповником, и мы встали на ноги”.

В Сибири бабушка удивлялась:
“Там-то, бывало, выскочишь на пригорок, и пять-шесть деревень как на ладони, а тут куда ни пойди – лес и лес, все деревни попрятались”.

Мало-мальски обзавелись хозяйством, прабабушка пошла работать в колхоз. Дети тоже помогали – пасли скот, собирали шишки, грибы, ягоды. Но благополучия особого так и не наступило – началась война. В 1941 году почти всех мужиков забрали на фронт, и маленькие мальчики и девочки пошли на тяжелую мужскую работу добывать победу в тылу.

За эти 4 года моя бабушка успела поработать в Омске на шинном заводе, говорила, что вырезали что-то из резины для самолетных шасси, потом попала “в сушильный завод”, рассказывала, как “по плану” нужно было ежедневно чистить и резать несколько мешков картошки и лука. Лук и картошку сушили, потом раскладывали по мешкам и отправляли эшелонами на фронт. Кстати, бабушка чистила картошку тоненько вплоть до последних месяцев жизни, и меня научила этому ремеслу, потому что наголодалась в войну, и все эти очистки, мусор – были самым большим лакомством для детей военного времени. в мирное время всё равно экономили, да и привычка осталась.

“Потом я попала в детдом, – делилась бабушка. – Там мне доверили кухню, и я училась готовить, варить суп и печь хлеб в 15 лет. Один раз помню, что всё наготовила, устала и легла спать, а перед этим поставила валенки сушить на теплую печку, и валенки у меня прогорели. а директор детдома меня даже не ругал за это”.
И всё-таки после войны семья объединилась, и жили все вместе и дружно.

Моя бабушка так и не получила образования. Она была трудяга. У неё в руках всё горело. Мне казалось, что бабушка умеет вообще всё – и печь пироги, и доить корову, и косить, и рубить лес, и строить, и чинить, и белить, и красить, и копать, и обмолачивать колосья, и плести мне косички.

Потом вроде бы все сложилось – вышла замуж, родила четверых детей, самая старшая дочь умерла в возрасте 1-2 лет от пневмонии. И бабушка до последних лет никогда не ела ягод до 12 июля – Петрова дня. Считается, что если мать, похоронившая ребенка, поест ягоды до этой даты, то ее ангелочек ягод на том свете не попробует.

Ягоды, да и вообще лес, – это для меня особая тема. Сколько мы с ней прошли километров, наверное, ни один современный гаджет не посчитает. лесная клубника – ведрами, смородина, костянка, шиповник. Грибы – корзинами. Она научила меня отличать ложные лисички и лисички, ложные опята и опята, научила искать грузди и собирать только самые маленькие грибочки. Солить не научила. Но какие у нее были соленые грузди в большой деревянной бочке! Как они ароматно пахли лесом, чесноком и укропом!

Бабушка была предпринимательница. И ещё какая! В голодные 90-е мы не голодали благодаря тому, что она с апреля по декабрь жила “на даче” – так мы называли наш домик на 30 сотках в Называевском районе. Мы уезжали туда на всё лето, выращивали свиней, гусей, кур, обрабатывали огромный огород, косили траву и пололи грядки. Бабушка научила меня тяжелому деревенскому труду, и я ей благодарна. Знаю: случится – что – не пропаду – и картошку посажу, и курицу выращу.

Помню, возили на электричке в Называевку “излишки” нашего земледелия и дикоросов – продавали на перроне пассажирам проходящих мимо поездов. Для нас с братом это было своего рода развлечение, но бабушка считала это работой, и в конце продажного дня она покупала нам мороженое или кукурузные палочки. Один раз говорит: “ну идите, купите себе эти… чибисы”. “Баба, какие чибисы?” – удивились мы. Она: “ну которые тут все едят, хвалят”. Чипсы, в общем. Дали ей попробовать. Она сказала, что “в сушильном заводе примерно такая картошка и была”. Мы очень любили семечки, но бабушка покупала их редко, потому что жалела денег на условно говоря “бесплатное” – подсолнух-то в поле можно сорвать, и платить за него не надо. И в качестве подарков не признавала цветы – постояли, завяли, выбросили – непрактично это. Хотя такого слова, она, конечно, не произносила.

Эти моменты так запали в душу, так их часто вспоминаю. И улыбаюсь, и плачу одновременно. Бабушка в каком-то смысле была мне ближе мамы – больше поддерживала.

Очень долго она ждала, когда я наконец-то рожу ребенка. Переживала, спрашивала, всё ли в порядке. И вот я дважды стала мамой. Бабушка радовалась и Диме, и Ане. Даже за 2 месяца до смерти она мне говорила: “ну, выходи на работу, а я буду с Анечкой водиться. Уж как-нибудь”. А как она радовалась, когда я наконец-то села за руль своего автомобиля. Недолго, но и ее покатала. Она мне говорила: “Ну, Танюшка, это тебе продвижение!” И отметила-таки, что вожу я неплохо. Да, звала она меня исключительно Танюшка.
Безмерно дорога ее человеческая, житейская мудрость, способность простить и принять, умение безропотно нести свой крест. Она не жаловалась на жизнь, и даже наоборот всегда говорила: “Мы сейчас живем хорошо!”

Отличительная черта моей бабушки – это умение всегда быть Женщиной. Очень она любила следить за собой, любила обновки, и всегда, когда дарила нам на Дни рождения деньги, приговаривала: “На кофточку”.

Свой День рождения она не признавала. Но мы старались всегда в этот день узким семейным кругом поздравить ее. Всегда дарили что-то практичное – полотенца, ночнушки, футболки. И всё-таки однажды я купила три пушистых веточки хризантем. Я всё время боялась, что не успею подарить ей цветы. А она, как женщина, их заслужила!

Женщиной бабушка оставалась до последнего дня. Очень комплексовала по поводу того, что лицо очень сморщеное, и мы ей всегда дарили “какой-нибудь крем от морщин”. За месяц до смерти баба купила себе две новые блузки, сказало, что будет ходить куда-нибудь. Она заслуженно в деревне слыла модницей. А за несколько дней до смерти, уже лежачая, переживала, что голова у нее некрашеная. И мама с тётей покрасили ей голову.

Мои дети к ней были привязаны. Дима звал ее “любименькая моя бабушка старенькая”, Аня толком не говорила, но доверительно к ней прижималась и лезла на руки. А бабушка, пока еще могла говорить, напомнила моей маме: “Ты Танюшке скажи, пусть Анечке тёплую шапочку надевает!”

Идёт время. Но абсолютного ощущения безвозвратности пока нет. Всё время вспоминаю, думаю. И вижу во сне, как она в поле в белом платке поднимается на пригорок, а вокруг – ромашки…ромашки…ромашки..

Автор: REALCEASE

Уважаемые читатели, предлагаем Вам подписаться на наш телеграм канал. Там Вы найдёте еще больше интересных рассказов: